Футбольные матчи кажутся метафорой настоящей войны, они даже растрескиваются от смыслов и подтекстов. Это не немцы играли с поляками в 1934-м, это фюрер играл с маршалом, Гитлером — с Пилсудским, сверхлюди с полулюдьми, арийцы со славянами. В финале чемпионата мира того же года не итальянцы победили сборную Чехословакии, Муссолини победил Масарика, фашизм победил демократию. Мир понимал, что идеализм и мечта де Кубертена отделить спорт от политики — это фантазии: чемпионат мира в Муссолине в 1934 и олимпиада у Гитлера в 1936 не оставляли в этом никаких сомнений. Или матч накануне Второй мировой войны между Францией и Венгрией: игра защитников Версальского мирного соглашения с ее крупнейшими противниками, борьба довольной сверхдержавы с небольшой республикой, страдающей от фантомной боли после распада империи, произошедшей не так давно, поединок демократии с авторитаризмом. ФИФА утверждает, что спорт вне политики. Эта благородная кубертеновская концепция спортивного идеализма родом из XIX века уже не соответствует действительности. ФИФА может либо закрывать глаза на реальность, либо признать, что в таких резонансных случаях, как вооруженная аннексия части территории независимой страны, даже самые благородные намерения (как желание оградить крымский футбол от смерти) не позволяют ей подавить агрессию в корне. Спорт не вне политики, и продолжать снова и снова транслировать этот миф — значит, замылять глаза и не желать брать на себя ответственность.